Кактус и Герань
Это случилось на одном белом широком подоконнике, на котором стояло лишь два цветка: кактус и герань. Нельзя сказать, что между ними была дружба, скорее наоборот. Да и слишком разные они были, эти два растения. Кто хоть раз видел их вместе, знает об этом. Каждый день приходил к ним по утрам хозяин – выдающийся цветовод-селекционер, профессор. Заботливо оглядывал, поливал водой, пододвигал горшки подальше или поближе к солнышку. Впрочем, подходы к ним у него были разные: если герань всегда имела черную влажную землю, то кактус довольствовался полу песчаной, сухой, крошащейся почвой. Для герани специально была предусмотрена небольшая фанерка – закрывала ее от знойного июльского солнца, а кактус же, напротив, стоял на подножке, чтобы быть выше, и на самом солнечном месте подоконника. По правде сказать, и времени им уделялось неодинаковое количество. Герань могла четверть часа наслаждаться аэрозольным душем, потом еще некоторое время терпеливо ожидать, когда окончится рыхление ее земли, когда аккуратными ножничками состригут один-два пожелтевших листка. А кактус ни в чем таком не нуждался, стоял – угрюмый, колючий, молчал. Но знала Герань достоверно, что хозяин очень любит его, и иногда разговаривает с ним, иногда даже гладит по сухим колючкам. Обидно ей это было.
— Что же это! – каждый раз жаловалась она самой себе, или, если случится, залетной мухе. – Стою я на подоконнике, радую глаз. Цветов у меня много – прекрасных, белых, бархатных! Я регулярно рождаю по новому бутону. Листья у меня целебные, такие красивые! Аромат их невероятный, быть может, я самый прекрасный цветок на свете!
В этот момент, если собеседником оказывался кто-нибудь другой, а не она сама, можно было наблюдать скептическое выражение на его лице: ведь не каждый согласен с тем, что говорила о себе герань.
— И вот, несмотря на всю мою красоту, добродетельную жизнь – ведь что может быть более добродетельным для цветка, как не десять новых бутончиков в год? На всю мою порядочность! Несмотря на все это, хозяин любит этот колючий кактус наравне со мной! А порадовал ли он его хоть раз за всю свою жизнь? А разве не колол ли он его пальцы до крови своими отвратительными колючками? А разве есть у него хоть один, ну хоть один зеленый листок?
В такие моменты герань вся трепетала от охватывающего ее волнения, трясла листьями и цветами, и порой на кактус падал один из ее оборвавшихся лепестков.
Но вот однажды случилось событие, которое навсегда запомнили обитатели подоконника. Появилось на подоконнике апельсиновое дерево: не очень большое, но с плодами, с ароматными листьями, с благоухающими белыми цветами. Поставлен был апельсин рядом с кактусом и геранью, и замерли они оба от его величия и красоты. Но, так как в обычае кактуса была молчаливость, первой нарушила неловкую тишину герань. Она протянула бархатный листок к незнакомцу и почтительно дотронулась до его блестящего листа. Поплыл по комнате запах герани, такой жалкий теперь даже в ее собственных глазах.
— Простите, — она впервые в жизни смутилась, но слегка оправившись, сказала:
— Вы так прекрасны! Хозяин, наверное, полюбит вас больше всех! Как жаль, что вам придется делить соседство с нами…
И про себя добавила: «вернее, с этим ужасным кактусом»…
Апельсин приветливо тряхнул листочками, окутал соседку облаком прекрасного цитрусового аромата:
— О, будьте уверены, госпожа, что хозяин любит всех одинаково: и вас, и меня, и кактус… Здравствуйте, кактус!
Тот не ответил, лишь слегка дрогнул самой большой сухой колючкой.
— Кактус? – позабыла обо всем на свете герань. – Вас и кактус любить одинаково? Нет, это невозможно, он негодный, сухой, колючий, грубый! Он не приносит никакой пользы! Если бы я была хозяином, я давно бы выкинула его за окно!
Сочувственно посмотрел на нее апельсин:
— Вы не спешите, Герань, остыньте! И не говорите так, ведь это же ранит вас, поглядите! Уже два листика помертвели, упали только что на подоконник. А новый бутончик совсем завял… И о кактусе не судите по внешности… Быть может, он только жить начинает. Ждет хозяин и от него, что он порадует его чем-нибудь. Любит. Не выкинет за окно…
Но волнение все больше охватывало Герань, она уже не замечала ничего, а только раз за разом выплескивала наружу свою обиду:
— Это несправедливо! — хлестала она словами. — Это нечестно! Я всю свою жизнь радую хозяина, стараюсь для него, рождаю бутоны! И он любит меня наравне с этим жалким кактусом? И все ждёт от него чего-то? Что можно от него дождаться, от засохшей колючки???
Она ходуном ходила в своём горшке, роняла листья, пожелтевшие скукожившиеся листья! Грустным дождиком сыпались вниз белые лепестки…
Молчал Апельсин, молчал Кактус. Нечего было им сказать.
Когда, наконец, стихли последние слова Герани, остался от неё лишь жёсткий, почерневший отчего-то стебелек. Нельзя уже было и сказать, кто из них двоих: Кактус или Герань — смотрятся плачевнее на подоконнике.
Спустя много часов Апельсин нарушил гнетущую, словно густой туман, тишину:
— А все-таки хозяин любит Кактус, наравне с вами, Герань. И наравне со мной… Конечно, он расстроится, увидев, что сталось с вами, так же, как расстраивается из-за мертвенности Кактуса. Но все-таки, пока в нас теплится жизнь, он будет ждать. Быть может, мы все-таки сможем его хоть чем-то порадовать…
Апельсин отвернулся к окну и заплакал: снова по комнате разлился чудесный аромат…
Незаметно подкрался вечер, погасил все звуки за окном. Затихло прерывистое поскрипывание Герани: ей уже не хватало сил шуметь, молчит она, понурясь… Едва слышно звучит в воздухе сильное дыхание жизни Апельсина, где-то между ними, посередине, вздрагивает от ночной прохлады Кактус. Тронули его иссохшее сердце слова Апельсина, словно острым шипом пронзили его. Осматривает себя со всех сторон колючий житель пустыни, не находит ничего прекрасного. Тогда он обращается внутрь, ищет: быть может, найдётся хоть что-нибудь? Но не находит, горько ему. Вдруг натыкается на крошечное семечко в самой глубине своего сердечка: крошечное, меньше, чем точка на бумаге.
Это семечко — единственное в кактусе, где ещё оставалось тёплое дыхание жизни.
«Ах вот что может порадовать хозяина», — вдруг мелькнула у него в голове давно не появлявшаяся там в принципе мысль:
— Вот что я принесу ему в дар!
Но что делать, если оно глубоко внутри, не просвечивает сквозь его задеревеневшую жёсткость, скрыто в частоколе колючек. Кактус пробует поднять это семечко, как-то расширить его, и вдруг острая боль пронзает все его существо. Замер он, боится шелохнуться, болит у него сердечко. Немного отдышавшись, он снова берётся за семечко, и опять боль, ещё более сильная, огнём охватывает его. Кактус, до недавнего времени не чувствовавший ничего, готов плакать от отчаяния, и все-таки не оставляет семечко, незаметно, едва слышно, но начинает оно прорастать.
Апельсин и герань заметили какую-то перемену в Кактусе. В один день они даже решили, что он, наконец, умирает. Весь вытянулся их колючий сосед, как будто даже изменил цвет: посветлел. Раз за разом терял он застарелые жёсткие колючки, и на головке его образовалась как будто небольшое озерцо, свободное от них. Они не знали, что с того самого знаменательного дня он постоянно теперь испытывал боль: семечко внутри ширилось, увеличивалось и волей-неволей сталкивалось с застарелой мертвенностью. И тогда жизнь, находящаяся в нем, как будто огнём прикасалось к противнику, что-то горело внутри, и он чувствовал вместе с болью, как сама эта жизнь распространяется по нему всюду. Хозяин по-прежнему каждый день подходил к подоконнику, одобрительно улыбался Апельсину, печально и нежно ухаживал за Геранью и потом подолгу замирал у Кактуса. Никто кроме него не знал, что с ним происходит, а он — знал. И ждал, по-прежнему ждал!
И вот однажды, после длинной-предлинной зимней ночи, когда сонное солнышко ещё только раздумывало, вставать ли ему из-под своей облачной перины или нет, случилось необыкновенное. И Герань, и Апельсин проснулись от чудесного тонкого аромата, настолько прекрасного! Они не встречались с таким никогда. Герань с изумлением подняла глаза на Апельсин, ища тот новый плод, который должен был издавать это благоухание. Тот, в свою очередь рассматривал ее: но нет, на ней лишь три бархатных листка, ни одного бутона. Тогда, не сговариваясь, они опускают глаза вниз, и восторженный возглас вырывается у них обоих: Кактус! Их жалкий, молчаливый, угрюмый Кактус! А на голове у него — ослепительно белый, прекрасный цветок!
В этот момент в комнату стремительно вошёл хозяин: протянул к нему руки, не удержался, погладил нежные лепестки!
— У этого Кактуса было лишь два пути, — взволнованно сказал он, — и крошечное семечко – последний голос жизни в нем. И он услышал! Теперь он будет жить!
Спустя немного времени в квартире раздались чьи-то оживленные голоса, в комнату входили люди, по всей вероятности друзья хозяина. Все они в большей или меньшей степени имели дело с цветами, и сегодня пришли порадоваться вместе со своим профессором, увидеть новое чудо на широком, привычном для всех подоконнике.
Похвалили стройный подтянутый Апельсин, сочувственно окинули взглядом Герань, отметили про себя: «не оставил и её наш профессор, все лечит, ласкает сухой стебелек»…
И потом, не сговариваясь, их взгляды приковываются к прекрасному цветку, смолкают голоса, все они вместе любуются этой необыкновенной красотой. А Кактус ничего не замечает, прислушивается к себе: ищет и не находит ставшую привычной тягучую боль. Вдруг он поднимает глаза и видит хозяина: ответное чувство любви вырывается из всего существа колючего растения: в воздухе новой волной поплыл глубокий и чистый, неземной аромат…
Анна Минковская