Троицкие берёзки
Этот удивительный случай произошёл несколько лет назад, в нашем храме. Каждый знает, что существует древняя традиция украшать на Троицу храмы зеленью, и у нас повелось ставить по бокам солеи две молодые красивые берёзки. В тот год старый алтарник привычно взял в крепкие, трудовые руки топор, пилку и не спеша направился к берёзовой рощице, совсем недалеко от храма. Приветливо зашелестели было листовой деревья, но вдруг разом смолкли все, в воздухе повисла тревожная тишина: они увидели, что пришёл к ним человек не с пустыми руками. Мы никогда не узнаем, что чувствует дерево, когда видит в руках человека топор: смятение, страх, или, быть может, радостное замирание сердца: когда начинает сбываться его сокровенная мечта…
Наш алтарник, хотя и строгий на вид, но очень добрый. Он и дерево не решится обидеть, и потому: пусть не покажется вам это странным! Он подошёл к одной из березок и ласково сказал:
— Завтра Троица, милое, славное деревце! Я бы хотел украсить тобою храм. Согласна ли ты?
Но деревце стояло, печально склонившись, опустив вниз зелёные глаза…
— Согласна? Согласна? Согласна? — это юркая нетерпеливая ласточка не выдержала затянувшегося молчания, чиркнула крылом лоскутик синего неба и прямо на ветки плюхнула свое белое брюшко:
— Да что же ты!
Но берёзка молчала. Вдруг она вскинула тонкие ветки-руки и взволнованно произнесла:
— Ах нет, я не хочу, я не могу в храм! Ну почему именно я! Посмотри, человек, сколько ещё деревьев. А ты пришёл в ту пору, когда решается дело всей моей жизни: вот, посмотри! — она протянула к нему ветку, и привычный глаз сельского жителя разглядел на ней зелёные с жёлтым серёжки.
— Ты срубишь меня, кряхтя взвалишь на плечо, отнесешь далеко-далеко в неведомые края, а что останется здесь, в этой роще после меня? Ты не дождёшься того дня, когда, наконец, подует ветер, взъерошит одну за другой серёжки, понесёт лёгкие семена в сырую землю. И будет новая роща, и новые берёзки, и в них буду я…
— Я бы подождал, — смущённо говорит алтарник, — да Троица не ждёт! Завтра!
И он отошёл от дерева, грустно шурша влажной зелёной травой…
Другая красавица вырастает перед ним: белая, словно бархатная, стройная, с глянцевитой блестящей листвой. Озорная такая: словила лёгкий ветерок и бросилась пригоршней листьев человеку прямо в лицо, раздался её серебристый смех.
— Быть может, ты захочешь украсить наш храм? — спрашивает её алтарник, осторожно отводя ветки от лица.
— Храм? — она снова рассмеялась:
— Человек! Да знаешь ли ты, что обещано мне? Вчера сюда приходило двое: один был совсем маленький, а второй — точно, как ты. Они подошли ко мне, и я слышала своими ушами, как сказал большой человек своему спутнику:
— Придем после Троицы, срубим эту красавицу, сложу из неё дворец нашему Рэксу. Будет у него свой терем!
Берёзка завертелась из стороны в сторону, затрясла своими серёжками, засветилась в лучах солнца кора.
— Слышал ли ты, человек! Дворец! Из меня! Рэкс — я думаю, это принц, разве здесь назовут простого человека таким… изысканным именем! А ты приходишь теперь ко мне, и предлагаешь мне храм. Вместо дворца!
Она резко качнула головой, и в голосе её послышались металлические нотки:
— Отойти, я прошу, человек… Иди дальше, туда, в ельник… Там тоже встречаются берёзки. Не всем обещаны дворцы — пусть они, нищенки с окраин рощи, и украшают храм!
Ещё более погрустнел старый алтарник, побрел дальше, едва слышно шепча молитву… Много он встречал березок: маленьких и побольше, весёлых, задорных или озабоченных тяжёлыми думами, обширными планами, тревожным будущим рощи и их березового мирка.
Отказываются одно за одним деревца: озаренные солнцем наслаждаются в его тёплых лучах, ничего им больше не нужно. Те, кому довелось расти в тени, бросают все силы на то, чтобы передвинуться к более просторным полянам, урвать себе лучик и успокоится на этом навсегда. Долго бродит по роще старый алтарник, устал. Будь на его месте другой, то, не спросясь, срубил бы два деревца и довольный выполненным послушанием, пошёл бы не спеша отдыхать. Но не таков наш алтарник, не хочет насильно, против воли, даже если перед ним — всего лишь тонкая молодая берёзка.
На окраине рощи действительно начинался ельник. Но и там, между колючих угрюмых стволов тут и там пробивались березки. Вот подошёл алтарник к одной такой, всматривается в неё: хороша!
Снова обращается теми же простыми словами: «Троица завтра, будет служба, есть храм…»
Та в ответ вздрагивает и несмело поднимает глаза:
— О, человек! Если ты срубишь меня сейчас, то уже никогда, никогда не исполнится моя мечта, и всё, что я отдавала на её исполнение — все пропадёт!
— А ты просила у Бога? — вдруг перебивает её человек, и берёзка задумывается.
— Это было очень давно, — помолчав, тихо ответила она. — Мы были двумя крошечными семенами: я и моя сестра, такая же берёзка, как я… Мы любили друг друга всегда, когда ещё жили вместе в сережке, и тогда, когда злой ветер разметал нас, кого куда… Мы и теперь любим, хотя и не видим друг друга, и я чувствую, знаю, где потерялась моя сестра! Ты удивляешься, почему я не высокая ростом, но не удивляйся же этому, человек! Все силы я отдаю корню, и он там, под землёй тянется навстречу сестре, а та, я уверена, точно также тянет ко мне свой! Быть может, ещё немного, и наконец, мы натолкнемся друг на друга, и снова будем счастливы как тогда, когда вместе качались под небом, в сережке, и ничто уже не сможет разлучить нас!
— Но ты, милая, так и не ответила на мой вопрос! — ласково, но с настойчивостью снова спросил человек.
Та помолчала, в задумчивости покачивая ветвями, словно взвешивая то на одной, то на другой озорной ветерок.
— Нет, — наконец, призналась она и заплакала. — Я и сама знаю, человек, как несбыточна моя мечта! Ведь ветер в тот день был очень сильный! В соседней роще моя сестра!
Она взяла себя в руки и тихо прибавила:
— Но это было моё утешение, думать, что когда-нибудь мы все-таки будем рядом… И наполняло мою жизнь смыслом это глупое дело: тянуть изо всех сил под землёй корешок.
Она склонила голову вниз и сказала неслышно:
— Я хочу украсить храм, возьми меня туда, добрый человек! Богу изволилось нас разлучить, но мне ли, глупому деревцу, задавать вопросы! Пусть окончится моя жизнь в храме, и завтра, на Троицу, послужу я Ему!
Просияло старое, морщинистое лицо, натруженные руки погладили нежный ствол. Нашлась одна берёзка!
В тот день долго бродил по опушкам человек. Искал, подходил к деревцам, что-то тихонько шептал, стоял подолгу, будто выслушивал их. Свою первую березку он давно уже отнёс в храм, там чьи-то тёплые маленькие руки подхватили нежный ствол, поставили в воду, перевязали лентой несколько веток, мешавших проходу, устойчиво установили деревце на солее так, будто оно всегда здесь росло…
— Вторую, вторую принёс! — вдруг прозвенел чей-то девичий голос, и в храм вошёл алтарник со второй красавицей на плече.
— Они как будто сестрички! — повторил тот же голос и рассмеялся: проворные ловкие руки между делом уже ставили березку в ёмкость с водой.
Но не взглянуло даже в ту сторону первое деревце: пораженная божественным присутствием в храме, успокоившая мятущиеся горькие мысли торжественной тишиной, она неотрывно смотрела на алтарную икону: Пресвятую Богородицу с Богомладенцем на Своих пречистых руках. Вторая березка последовала ее примеру, но ближе к ней был Лик Спасителя: к Нему она обратила свой взор, Ему одному открывала прошение своей сердца. Еще несколько часов в храме покоился мягкий сумрак, прохлада, но вот первые прихожане благоговейно входят в храм, делают уставные поклоны, волей-неволей бросают взгляд на деревца:
— Красавицы какие, — то тут, то там слышится шепот, женщины переглядываются друг с другом, у мужчин теплеют от улыбки глаза. Ставятся свечи, в притворе поспешно закалывают белые, праздничные платки. Начинается красивая, торжественная, благолепная вечерняя служба. Но березки не смотрят по сторонам: захваченные молитвой, они ведут беседу с самим Богом, и Он – Всеведущий, Всемогущий – слушает их слабый голос, смотрит на их слезы, а они – раскрывают Ему свои сердца.
Пролетела незаметно чистой небесной ласточкой еще одна служба в этом храме – Троицкая. Наступил понедельник.
— Березки скоро завянут, — грустно звучит в темноте храма голос, — как жаль! Вот придет после обеда алтарник, и все…
А он пришел раньше, ревностный ко всякому доброму делу – пришел помочь убрать храм, приблизился к деревцам, и удивленный возглас раздался в тишине:
— Да как же это! Красавица! Да неужто ты выпустила … корешки?
Он с трудом разгибает спину и спешит напротив, к другой такой же березе.
— И ты, деревце! Да никак чудо какое показывает Бог!
От этого слова словно очнулись молодые березки, вздохнули всей грудью, огляделись по сторонам. Давно погасили свечи в храме, и, хотя все еще пахнет ладаном, свозь щелочку в окне смело врывается свежий запах летней зелени после дождя. Взглянули березки коротко на алтарника, и вдруг встретились их зеленые глаза друг с другом.
— Это ты! – вырвалось одновременно, они словно бросились друг другу в объятия: на расстоянии ведь тоже можно обниматься!
— Тише, тише, куда падаешь! – заворчал встревоженно человек и поспешно подхватил тонкий ствол. – И ты стой смирно! – второму деревцу тоже досталась его притворная грозность.
— Посажу вас обеих, сестрички, на своем палисаднике. Вот ведь! Чудо Божие!
Алтарник не знал, о чем молились два деревца перед алтарем в храме, не ведал, с какой мольбой протягивали они к Всевышнему свои тонкие слабые руки. И с улыбкой бормоча под нос одну фразу: « вот ведь, сестрички-то!» он не знал, насколько он прав!
С той Троицы прошло много светлых деньков: пахнущих малиной – летних, грибами – осенних, звенящих вьюгой – зимних. На следующую весну собралось в гости к алтарнику много приходских детишек. Поил он их горячим чаем, весело блестело в маленьких блюдцах варенье. А за окном, за чистыми пасхальными занавесками шелестели ветвями две березки: их стволы переплелись друг с другом и так и стояли вместе – простирая руки к небу, по которому бежали, толкаясь, апрельские легкие облака…
Анна Минковская